охлаждая пыл дождём,
это жестокость моего обозлённого имени.
Куртка не в сезон, шея наружу. Промозгло здесь,
и чувство, что везде не твоё — чужое…
Так затянуты тучи, будто последний день на Земле,
и больше не воспеть мне песен о солнце, домах, и о тех,
кто здесь жил, и был когда-то жив. Как гипсовый слепок,
мы смешались в орнаменте узорчатого платья…
ниткой оставленных слов приукрашенной памяти.
Да, так бывает. Постоянно голова хранит всех живыми,
оставляя отпечаток их голоса.
Только вот лица стираются из памяти,
пока новые пытаются описать себя в лучшем свете.
Вечная пустыня невечного организма жидкой головы
разбрасывает десятки тысяч воспоминаний и слов,
чтобы только, собрав их воедино,
можно было переиграть всё в каждом финале
эмоциональной апатии.
Тень всегда
И в светлый день,
да и под натиском неизмеримых туч,
всё идёт человек тенью связанный.
Не оторвать головы,
он не изменит привычке:
тень без глаз и ноздрей
оставляет лишь силуэт.
Порок этих дней и страх (возможной)
праведной ночи так и не даст тени
стать снова человеком.
Ни глаз не дать, ни ушей, ни характера –
только ноги спешат.
Оставляя следы — тень даёт полноту.
Она хочет не стать, но не может не быть.
Время течёт
Нервные стрелки часов
(у всех другое)
время течёт для людей.
Не всему вокруг.
Двуногий гость
извращён прогрессом.
Он хочет знать
часы своей смерти.
Осенний пляж
Осенью,
во второй половине сезона,
особенно красиво море.
Отсутствие солнца уводит
домой постояльцев разрухи
и веселья.
Без лучей
всё пространство обретает оттенок
спокойствия водной яви.
Глубина
Целого пустующего острова,
где песок не жалит ступни,
где он молчит с будущей звездой…
На пляже в это время свои законы.
Быть здесь единственным гостем –
счастье.
В молчании песка и шепоте ветра
рождаются тихие мысли.
Порою мрачные они,
порою спокойные,
иногда погружающие в омуты смут.
Но неизменно, вся сила,
тайна вся природы,
увековечиваются схожестью портрета.
Моряк
Моряк на суше,
что тигр в цирке.
Ему непривычна
среда толпы и
нагромождений.
Он подчиняется
из соображений
воспоминаний
дрессировки.
Моряк бороздит моря
в надежде
не видеть границ.
Монета
Кладётся джазовый ритм
на площадь минувшего.
Мальчик тянет монету старухе
в надежде снискать похвалу.
Вор
В корысти вора сидит ребёнок.
Обиженный родителем,
не обласканный с пелёнок.
Обученный терпеть боль:
он не верит в свято.
Его рука чужое берёт,
как всем расплата.
Путь и Время
Путь далёк по себе,
он не обусловлен дорогой.
Он без отрезков в виде
заправок.
Путь сводится к пониманию
точки отправки и
раскинутых прядей
не расчёсанных линий.
Человеки…
Сколько стартов позади,
сколько путаных слёз,
лукавства.
Потеря веса и вот:
ты сбился, человек,
съехал с мнимой дороги.
Со сбивчивой картой
проезжаешь косы злата
в попытке угнаться
за временем утра.
Но оно,
возведённое на олимп
(мерило всех мерил)
играет с бывшим создателем,
принимая его за ребёнка,
принимая его решения
за игру в прятки.
И всё прячется, прячется,
а ребёнок всё считает…
и каждый раз ему кажется:
ещё рано искать разгадки,
что время подождёт…
Наваждение
Атмосфера Земли подобна утробе матери.
Её стены, её вещество — спасение
от внешнего космоса — действия,
пытающегося свести сидящую внутри волю
(к числу не делённому)
Бесконечный ноль тем и безвременен,
он не рождён,
не пройдена черта отсчёта времени,
где начинается условный вопрос «быть и я»
Распад
Всё распадается на части,
с тоской в груди и
каменным спокойствием.
Цветок умирает без воды,
без матери-земли он увядает;
В лапках детских, женских
слёз — от радости внимания.
Куст, что подравняли по бокам –
умирает стоя,
искалеченный чужой,
не своей рукою.
Муравей под гнётом детским
умирает за работой.
Ножки детские ему
ломают спину, ноги!..
Человек, под солнцем ясным,
вдруг теряет равновесие,
вот уже и не жилец:
царствие небесное.
Да и камень под водой,
всё время под давлением.
Вода его грубо трёт,
убавляя веса.
Всё распадается на части,
с тоской в груди
и каменным спокойствием.
Но как же хочется нам всем
такого простого –
бесконечного!
Хорвату
Слепок без лица похож на божество,
устремившее свой слепой взгляд
в стену.
Только зритель
(впечатлительный ребёнок)
может представить,
выдумать грозные глаза,
да недовольно сдвинутые брови.
Найти причину недовольства в себе.
Начать молиться на непонятном языке
и верить в спасение своё
из внешней оболочки формы.
На юг
Содом уже устарел, как слог и как идея.
Достигнут пик, а значит — время заменять.
Противоположное направление на юг
принесёт в себе беззаботность, свежесть
и уют.
Запах сирени
С тобой и в радости, и в печали –
ты! Одинок среди кустов сирени.
Запах её лепестков — сводит с ума,
но ты! Не трогаешь и не рвешь,
чтобы её не испортить.
Ориентировка
Яркая звезда горит без контекста.
Ей несвойственно оборачиваться
назад.
У неё имеется свой цикл выгорания,
и только остатки света прошлого
рвутся вперёд.
Они попадают в наше будущее,
наше сейчас.
Эта яркость — остатки… как слово;
Как недосказанность — подсказка тем,
кто ещё не разучился видеть строки.
Космонавт — попытка прикоснуться
к тайне, увидеть всё глазами и ахнув –
понять! Но на деле — просто маскарад,
прикрытый вспомогательными речами.
Человек не может прикоснуться к звезде,
но и звезда не досягает человека плодом.
Остаётся только смотреть,
настороженно видеть блеск,
и стараться вспомнить: где мы?
Циркуль
Пластика её тела невольно волнует сердце.
Эта ножка — циркуль, поворот.
Туловище описывает идеальный круг
чертя точность,
простоту сложной формы.
Спокойный
Слова…
Сколь сильны они;
как берут меня за ворот
с напором в тиски!
Каждый крик,
не мне, так… чьё-то блеяние –
разносит спокойствие в дребезги.
А мысли –
мои милые спутники,
(личное электричество)
всё силятся отстраниться,